Страница ОЛЬГИ БЛИНОВОЙ — http://oblinova.narod.ru
о себе новости статьи поэзия песни отзывы контакты связь

ЖУРНАЛИСТ - УЧЕБНАЯ ГАЗЕТА ФАКУЛЬТЕТА ЖУРНАЛИСТИКИ МГУ — ЛАУРЕАТ ПРЕМИИ МОСКОВСКОГО КОМСОМОЛА
УЧЕБНАЯ ГАЗЕТА ФАКУЛЬТЕТА ЖУРНАЛИСТИКИ МГУ
— ЛАУРЕАТ ПРЕМИИ МОСКОВСКОГО КОМСОМОЛА
№ 13-16 (1206-1209) 21 ноября 1994 г. Год издания 37-й

Номер посвящен выдающемуся поэту, певцу, актеру — Александру Галичу. Он включает в себя лучшие тексты его песен, а также уникальные фотографии и письма из семейного архива. Впервые собрана и публикуется летопись жизни и творчества А. Галича, включающая в себя период его эмиграции. Некоторые письма и фотографии публикуются впервые.


«Ваш сородич и ваш изгой»

«Эрика» берет четыре копии —
вот и все, и этого достаточно!



А было это так.

Год 1982-й. Сибирский город. А. приходит к Б. Б., радостно:

— Ты знаешь, что у меня есть! Супруг вчера привез из своей Чукотки-Якутии.

И выносит прямо к порогу машинописный толстенный сборник Александра Галича.

А., после первого обалдения (ни до, ни после не попадалось такого полного собрания):

— Кто-нибудь у тебя это видел?

— Ну да, а что?

— Спрячь где-нибудь. Все, что есть. В городе обыски. Арестован В..

Слова «обыск», «арестован» никак не умещались в сознании рядом с именем давнего хорошего знакомого — обаятельного человека, острослова, книголюба. Не умещались и потом, когда, что ни день — новое знакомое имя.

А. и Б. объединяла любовь к русской поэзии. Известный вакуум в ней они много лет восполняли переписыванием и перепечаткой неизданных Цветаевой, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама. Что это нельзя, они, понятно, знали. До этих дней они разве что не знали словосочетания «статья девяносто один прим».

Короче, и архив А., и свой Б. относит к совершенно не интересующемуся поэзией Г.

И вот Г. — то оказался — г.

Но тут случился маленький зигзаг в этой почти неизбежной цепочке. В архиве А. была еще одна книга, тоже слабый машинописный оттиск. «Генеральная репетиция», горький рассказ Галича о поворотном моменте судьбы, о запрещении романтической, в высшей степени проникнутой патриотизмом и интернационализмом пьесы «Матросская тишина».

«Если что, все восстановлю по памяти, — подумалось А. — Это — нет». И через сутки по той же цепочке книга вернулась к А.

— Где другой Галич? — спросили потом у Б. (Трудолюбивый Г. успел составить реестр?)

— Другого Галича не было.

Когда я позже читала рассуждения о том, как из благополучного, преуспевающего деятеля советского искусства вышел бард, диссидент — я думала: превращения не было. Не было другого Галича. Просто наше уникальное государственное устройство заставило его встать на другой путь.

Я выбираю свободу
быть просто самим собой.

И в те дни, за четыре года до того, как все, что нами прочитывалось за ночь и передавалось из рук в руки без свидетелей, стало публиковаться везде и повсюду, в те дни мы по сути не стали другими. Другим стало все вокруг, будто сменилось освещение: знакомые улицы родного города — идешь куда-то, к кому-то — оглянись; знакомые тыщу лет люди — кто ты теперь и кто он? Моя всегда стойкая, жизнерадостная подруга приходила после многочасового допроса и, разом утратив силы, со слезами в глазах: «они» будто знают все, о чем мы говорим... Кто из нас четверых? Троих?.. И я вспоминала сардоническую балладу Галича про майора Чистова, «что заведует буквой Г»:

И открыл он мое досье,
и на чистом листе — педант!
Записал он, что ночью мне
нынче снилось, что я — атлант.

Мы не стали другими в те дни — мы собирались, читали стихи и пели: бывшие организаторы и участники бардовских и поэтических вечеров, ныне свидетели и кандидаты в подследственные. Мы не стали другими — просто нас заставили еще острее ощутить наше первое и последнее человеческое право — право думать. Судить собственной головой. Знать свою литературу. Свою подлинную историю. Оказалось, этого достаточно, чтобы не быть честными гражданами своего государства.

О, доколе, доколе
и не здесь, а везде
будут Клодтовы кони
покоряться узде?!

Да, кто-то ломался. Эта машина работала как следует — большой имела опыт. И грех судить тому, кто не прошел в полной мере сквозь ее жернова.

Как в те дни доходили до души леденящие строки нашего барда:

Я ведь все равно по мертвым не плачу.
Я ж не знаю, кто живой, а кто мертвый.

До сих пор на моих магнитофонных кассетах, путешествовавших тогда из дома в дом, из города в город, «кодовая» надпись: «А. Гинзбург». Визбор, Ланцберг, Аделунг... ну и некто Гинзбург. В те дни забрел ко мне ближе к полуночи живший неподалеку знакомый, не из близких, но тоже «проходящий по делу». Усмехнулся с порога: «Подхожу к дому — тишина... Только Галич поет. Аки тать в нощи.»

Как слушались тогда его песни... Как читалась убереженная от изъятия книжка. «Генеральная репетиция» сейчас опубликована, но впечатление не то: в самиздатовском варианте рассказ Галича о ключевых моментах своей жизни шел вперемежку с текстом запрещенной пьесы. Патриотический пафос, пафос межнационального братства отнюдь не в плоском и твердокаменном (как следовало) исполнении — и биография автора, словно вторая, параллельная пьеса. Художник слова, он знал законы контраста. Музыкант знал контрапункт. Так выстроены композиционно многие его баллады. Именно в таком варианте «Генеральная репетиция» отвечала на все вопросы: как он «стал другим», как уехал из страны, истинным гражданином которой был.

Была бы только санкция —
романтики сестра.
Романтика, романтика
небесных колеров!
Нехитрая грамматика
небитых школяров.

А чтобы закончить сюжет о большом диссидентском процессе в небольшом сибирском городе, приведу обрывки стихотворения, два автора которого уехали в тот год оттуда навсегда.

... До аэродрома — отбросивши город,
где в дом на рассвете врывается ворог,
где ворох бумаги — не завтра ли пепел?
От площади Южной — последней из петель...
От площади Южной — надсадно, натужно
в края кипарисов — но нас там не нужно
о ворох бумаг, роковое наследство!
Как будто горит позади королевство.

* * *

Это мне Арина Родионовна
скажет: нит гедайге, спи, сынок.


Корректна ли параллель между тем, как довольно нейтральные провинциальные интеллигенты в одночасье были сделаны диссидентами и превращением «правоверного» Александра Галича в сочинителя крамольных песен? Но такую же параллель в своих песнях постоянно проводил он сам.

И в балладе о трех Александрах. И в посвящениях: Пастернаку. Ахматовой. Зощенко. Мандельштаму. Хармсу.

Цвет отечественной культуры.

Отверженные. Изгои.

Он неустанно напоминал нам о них. Их судьбах. И в этом была его духовная опора. Нести тот же крест.

Объявленный клеветником и сионистом, он стал продолжателем самой что ни на есть русской национальной традиции. Быть верным своему сердцу и разуму — значит быть изгоем.

Была у него и другая духовная опора.

Для меня явилось откровением, что Александр Галич принял крещение у отца Александра Меня.

Еще два Александра. Еще два крестных пути.

Что значило для Галича: вера, Бог?

Богом в одной из баллад он называет Блока («Повстречала девчонка Бога»). Рефрен другой песни — диалог на равных:

— Но не кощунствуй, Бах! — говорит Бог.
— А ты дослушай, Бог, — говорит Бах.
Ты дослушай...

Творец — равновелик Творцу.

Сам пройдя через все, Галич знал и виртуозно воспроизвел в своих балладах пресловутую ментальность советского человека: от языка — уникальной помеси просторечной лексики с социалистическим канцеляритом — до постулатов мировоззрения. Казалось бы, достаточно и этой убийственной конкретики. Но в какой историко-литературный контекст ему удавалось это вписать!

«Ночной разговор в вагоне-ресторане», рассказ бывшего зэка, как после знаменитого съезда пришлось рушить на станции статую вождя.

Помню, глуп я был и мал,
слышал от родителя,
как родитель мой ломал
храм Христа Спасителя.
Басан, басан, басана,
черт гуляет с опером...
Храм и мне бы — ни хрена,
опиум как опиум,
а это ж гений всех времен
лучший друг навеки...
Все стоим, ревмя ревем —
и вохровцы, и зэки

Не единственная в творчестве Галича, но самая разящая параллель с «Медным всадником». Только там убитый горем, тронутый умом мужичонка поднимается до «Ужо тебе!» — а тут всеобщая скорбь по собственному губителю, надрыв на всю жизнь, которая уже и не жизнь:

Я живой еще пока,
но, как видишь, дерганый

И блистательно, в одной строчке соединенное:

К черту, ради бога!

Такая вот связь времен, такой символ веры.

А «Баллада о черте», где за продажу души предлагается специфический набор жизненных благ:

И ты сможешь лгать,
и сможешь блудить,
и друзей предавать гуртом
...
И ты будешь волков
на земле плодить
и учить их вилять хвостом...

Такая вот дилемма у современного Фауста. Такая перспектива поисков смысла жизни.

Тут черт потрогал
мизинцем бровь
и придвинул ко мне флакон,
Я спросил его:
это кровь?
— Чернила! — ответил он.

Такие вот вариации бродячих сюжетов.

Он был гражданином своей единственной родины, и в этом тоже был верен русской национальной традиции, где в лучших образцах патриотической лирики сплетено высокое с низким, быт с бытием, любовь — с горечью и сарказмом.

Я люблю вас — глаза ваши, губы и волосы,
Вас, усталых, что стали до времени старыми,
Вас, убогих, которых газетные полосы
Что ни день — то бесстыдными славят фанфарами!

Поклон русской женщине, «печальнице всех сущих на земле» — сквозная нить песен Галича, начиная с самой первой — о Леночке, останкинской девочке, которую смог оценить по достоинству разве что заезжий царственный эфиоп (тот еще принц для советской Золушки!), и кончая своей спасительницей, хирургом Анной Ивановной («Генеральная репетиция»). И теща из Иванова — последний оплот оплеванного художника — абстракциониста, и Тамарка-буфетчица, трогательно опекающая опального Зощенко... В эту песню совершенно гениально вкраплен забытый текст всенародно любимого вальса «На сопках Маньчжурии»:

Спит гаолян,
Сопки покрыты мглой...

Шарманка, шалман, шлюхи с алкашами — собранные в аллитерацию реалии создают даже не фон — какофонию загубленной жизни. И сквозь это все чистой нотой звучит для русского офицера Михаила Зощенко;

Спите, герои русской земли,
отчизны родной сыны...

Вот на чем, кажется мне, стояла православная вера барда Александра Галича.

В Казахстане и Магадане,
среди снега и ковыля...
Разве есть земля богоданней,
чем безбожная та земля?
И под мраморным обелиском
на распутицах площадей,
где, крещеных единым списком,
превратила их смерть в людей?
...Я стою на пороге года —
ваш сородич и ваш изгой.
Ваш последний певец исхода,
но за мною придет другой!

Отзвуки, интонации Галича слышались мне у бардов другого поколения: в «цыганочках» Александра Мирзаяна, в «Камо грядеши» Владимира Бережкова. Но раньше и прежде — прямым его преемником мне казался Высоцкий. Об этом можно было бы написать отдельную работу. Это родство — во множестве общих тем, в манере их воплощения. И в той высокой — в эпоху безвременья — ноте гражданственности. И в той огромной любви к стране, которую очень трудно любить. Почти невозможно любить, не имея — веры.

Такой вот веры:

Когда я вернусь,
Я войду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо
И ладана запах, как запах приютского хлеба
Ударит в меня и затеплится в сердце моем.

Вот он, дым отечества Александра Галича.

Другого у него не было.

Ольга БЛИНОВА.


Страница ОЛЬГИ БЛИНОВОЙ — http://oblinova.narod.ru
о себе новости статьи поэзия песни отзывы контакты связь
Хостинг от uCoz