четверг 7 марта 1998 года
	№ 26 (13267)
муниципальная общественно-политическая газета Сергиево-Посадского района	издается с 23 июля 1918 года

	ИСТОРИКО-КРАЕВЕДЧЕСКИЙ И ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ АЛЬМАНАХ
	МАРТ 1998 года

Пять композиций, получивших приз на последнем “Осеннем салоне”, подписаны:

Дерево. Токарная работа Михаила Ушатова, роспись Алевтины Пителиной.

Рассказ о Михаиле Алексеевиче — в следующем выпуске “Кладезя”. Сейчас — слово о женщине.

Совпадение Человека и материала. Прочность дерева — и тонкость дерева. Его извилин, жилок, его внутреннего рисунка.

Мастер редко умеет — да и не должен уметь — рассказывать о том, как у него выходит. То, что выходит, говорит за него.

И описывать этот рукотворный труд — дело бесполезное. Средствами одного жанра не передашь другой. Писать можно только о человеке.

Имея в виду — помня — сознавая: мастер.

О совпадении человека с его делом.

К ней больше подходит: Алла. Облик: изящество. Нарядность. Видимая хрупкость — и внутренний строгий стержень.

Называет возраст — не верю. Улыбка (улыбка Алисы Фрейндлих):

— Мама была моложава. У нее и в семьдесят морщин не было. Мама была — учительница. “И у меня был только один выбор: учить или рисовать”.

Военное — послевоенное — детство. Мать и три дочери. Дом — холодный, “какой-то недостроенный, иней на стенах, коза тоже с нами, некуда больше ее”. Делом Али было присматривать за младшей сестрой и ходить с санками за дровами в лес (“сейчас-то зимы теплые”). Обдирать кору с деревьев, рубить... Очень хотелось, чтобы мать с работы пришла в уже обогретый дом.

— От мамы перешло: не просить помощи и не бояться труда. И сейчас люблю, всегда любила — людей-тружеников.

Не просто слова. Она вообще не простой человек.

Неожиданно прерывает биографическое повествование;

— Я так мечтала прыгать с парашютом! И вот, когда уже училась, представилась возможность. Не хотели брать: “Тебя же ветром унесет!” (Весила 42 килограмма).

— Я так мечтала прыгать с парашютом! И вот, когда уже училась, представилась возможность. Не хотели брать: “Тебя же ветром унесет!” (Весила 42 килограмма). Фамилия у меня девичья — Пичужкина. Если придумывать псевдоним, взяла бы: “Колибри” (снова улыбка Алисы).

Уговорила, сказала: башмаки тяжелые надену, все на себя навешаю. И вот: тренировки, первый прыжок... Тогда поняла: не та высота, которая к славе ведет, а с которой все красиво.

Чувство красоты полета... Это должно было быть в ее биографии.

Но не только, оказывается. Показывает фотоснимок: красивая девушка в военной форме.

— Да, служила. Был объявлен призыв в “Комсомольской правде”, первый для девушек. И я пошла. Тоже романтика, как и парашют.

Была старшим писарем в складе запчастей. Ну, и конечно, расписывала военную комнату, и самодеятельность...

Время — романтические 60-е. Вернем время немного назад, к узловому моменту: учебе и любви.

Учеба — в знаменитой профшколе имени Степана Халтурина, из которой (вопреки навязанному идеологией каламбуру) вышло большинство мастеров города.

Любовь — к своему преподавателю, много лет спустя ставшему мужем.

Но вы знаете, какие тогда были парни! Даже в армии. Бережно к нам относились, с трепетом. Однажды носки туфель землей запачкала, так мой поклонник носовой платок достал, туфли вытер. И еще потом, когда уже после службы уехал, прислал мне почтой хризантемы. Обернул так, что дошли! И ведь не жених, никто, а вот...

— Неужели он тогда не догадывался? — Не догадывался. Не замечал. Я даже уроки нарочно пробовала пропускать, чтобы заметил, чтобы ругал. А он не ругал. Споко-ойный был! — И неужели за такой девушкой никто все эти годы не ухаживал? — А как же. Но вы знаете, какие тогда были парни! Даже в армии. Бережно к нам относились, с трепетом. Однажды носки туфель землей запачкала, так мой поклонник носовой платок достал, туфли вытер. И еще потом, когда уже после службы уехал, прислал мне почтой хризантемы. Обернул так, что дошли! И ведь не жених, никто, а вот...

А вот не могла Алла все эти годы забыть своего суженого.

“Я им — горела”.

В ее рассказе то и дело мелькает словесная находка, нота необычной тональности. Незаурядность. Личность.

Личность... Но, может быть, личностью она быть бы и не хотела. А хотела — со всей женственностью натуры — кому-то следовать. Учиться. Любимое присловье: век живи, век учись, дураком помрешь (улыбка):

— Мне по специальности поставили “шесть”. Другим — пять, а мне — шесть. Так и в документах написали!

Она пробовала себя и в другом. Вышивка, рисунок на ткани, даже поступила в институт — но ушла. Поняла: это — не ее. Все удавалось, но чего-то не было.

Не было совпадения.

И потом был еще долгий период ученичества — в самом древнем смысле этого понятия. Своего учителя она вспоминает неустанно:

— Я бы лучше не о себе, о нем говорила. Его имя теперь и не упоминают. Александр Иванович Шишкин. Самородок. Я успела с ним поработать в мастерской на Шлякова. И потом много лет ходила к нему, уже старому. Юлий Юрьевич Цирульников, начальник цеха по выжиганию и росписи, предложил мне после Шишкина вести мастерскую. Так страшно было оставаться без него — после шести лет с ним! Не теряя традиции, вкуса, основы — делать свое... Я и сейчас, когда работаю, ставлю рядом его шкатулку. Это и успокаивает, и настраивает.

— Я бы лучше не о себе, о нем говорила. Его имя теперь и не упоминают. Александр Иванович Шишкин. Самородок. Я успела с ним поработать в мастерской на Шлякова. И потом много лет ходила к нему, уже старому.

Юлий Юрьевич Цирульников, начальник цеха по выжиганию и росписи, предложил мне после Шишкина вести мастерскую. Так страшно было оставаться без него — после шести лет с ним! Не теряя традиции, вкуса, основы — делать свое... Я и сейчас, когда работаю, ставлю рядом его шкатулку. Это и успокаивает, и настраивает.

(Вот его, Шишкина, шкатулка на столе у Аллы Александровны. Живые кони в живой метели.)

— Он мне дал — чутье. Передал традиции мастерства: как гасить краски, чтобы спокойно смотрелись, а не как вот этот красный цвет на кофейной банке... Чтобы краска тонко ложилась и всегда под лаком казалась свежей. И этим пользовалась я одна. Другим говорила — никто не перенимал. Приходили уже заученные.

(Снова выразительное определение.)

После старых мастеров я одна осталась. А так хочется передать другим! Преподавала в 22-м училище, так там все побросали керамику, пришли ко мне. Может, как внук подрастет, вернусь туда, зовут...

А с Шишкиным поступили несправедливо. Когда уходил на пенсию, вышло, что не с чего начислять. Система такая: пока образец не пошел в производство, нет денег. И как потом я ни старалась, чтобы хоть его семье что-то выплатили, не удалось. Ушли куда-то деньги. А ведь вся мастерская на нем держалась, на его образцах.

Снова и снова возвращается она к лучшим временам мастерской, “когда там сердце билось”:

— Замечательным был начальником Юлий Юрьевич. Советом поможет, когда хорошо — похвалит, плохо — посмотрит и промолчит. Другие начальники: план давай! А я никогда не понимала, как на таких вещах делать деньги.

... Да. Классическая дилемма “традиция и новаторство” в наши дни сменилась другой: творчество или коммерция. В рассказе Аллы Александровны прорывается накопившаяся горечь:

— Ведь как сейчас делают? Только чтобы продать. С открыток перерисовывают. Или берут — образец Шишкина, мой — и выпускают под своей фамилией. Я шесть лет повторяла за Шишкиным — и даже в соавторство свою фамилию не писала! Вот посмотрите.

Рядом с невесомо-тонкостенными шкатулками с росписью Аллы на свет является как бы многократно уменьшенный сундук со стилизованным изображением.

— Или берут образец для шкатулки — и делают, например, на бочонке. Уже выходит туфта. Надо делать, что форма сама подсказывает, что структура дерева говорит, чем она дышит! Уже видно: где лошадка будет, где дорога, где человечек идет.

Так делали форму наши старые мастера: Пирогов, Кожевников, Новизенцев, братья Березины.

А Михаил Алексеевич Ушатов — возьмешь в руки его вещь — звенит. Даже не звон идет, а — звень! Когда он принес то, что пошло на “Осенний салон”, я сразу поняла, как делать. У меня это просто сделалось!

...Совпадение мастеров...

Она никогда не забывает, не упускает возможности сказать о ком-то хорошее. Было труднейшее время в жизни. Когда был в Афганистане сын, и она боялась каждого звонка в дверь: вдруг известие. И тогда же умер муж. Она с огромной благодарностью говорит сейчас, как помогали ей Сергей Боков и весь тогдашний, дружный и неформальный коллектив молодого “Тонуса”, к которому принадлежал до армии ее сын.

— Тот год был у меня — за десять лет.

И в тот год я сделала лучшие свои вещи.

...Спасение творчеством.

Она не держит дома свои работы. В интерьере работы друзей — местных художников.

Когда не идет сразу дело, раскрывает альбомы Третьяковки, смотрит Юона, Кустодиева, Васнецова.

Любит музыкальную классику — Баха, Сен-Санса (“жаль, старые уже пластинки, не послушаешь”).

В доме все умеет сделать своими руками — от ремонта розетки до ремонта вообще (“могу нанять, но кто мне так потолок распишет?”).

— Наше воспитание — не для этого времени. Нас воспитывали, чтобы все по справедливости. И все равно не хочется уплывать с потоком, все равно поступаю, как воспитали, а если пробую как не надо, то и не выходит ничего. Жалею только тех, кто себя защитить не может. А мое все при мне, и лишнего не хочу.

Мудрое кредо.