четверг 30 декабря 1999 года
	№ 147 (13533)
муниципальная общественно-политическая газета Сергиево-Посадского района	издается с 23 июля 1918 года

ОВЕЗЛО попасть на вечерний автобус Москва — Посад. Вечерний автобус мне дверь отворил. Полночь еще не било, но зябко и сыро было, а в электричках как раз перерыв, да и мозгло там, в электричках, и продают, продают всю дорогу что-то над ухом, типа теплых тапочек в сильный мороз — нешто это дорога? Скорбь одна.

Очередь на автобус длинная была, длинная, а ночь совсем даже не лунная (беда, барин! Буран!), и выл ветер: у-уу!, и бухало, бухало возле ВДНХ что-то вроде бабы копра из задачи по арифметике, устройство такое земледолбительное. И стояла очередь, качаясь и цепенея: у-уу... Бух! у-уу... Бух!

Поехали вроде. Мгла кругом, как в авиалайнере, удобном и комфортабельном авиалайнере (ни огня, ни черной хаты). Угрелись люди, устроились, на отдых краткий настроились.

Однако, шиш. Тут вам не вигвам.

Зазвякало вдруг, завякало, забацало не по-хорошему. А это шофер наш кассету врубил.

(А сколько, представьте, было доброты в молчанье, в молчанье).

— Ты бросила, ты бросила меня голодной осенью! — завыл, заплакал, как дитя, голос более или менее мужского полу.

А что, он хотел, чтоб она его, такого, и грела, и кормила?

— Девочка-тинэйджер! Позвони на пейджер! — поддержал тему другой, более сытый... раз пейджер у него... но пошто к несовершеннолетней пристает? Или это мама ему такое устройство подарила...

Тут и она вступила, несовершеннолетняя. Текст точный уже не уловился сумеречным сознанием, один сюжет дошел:

— Мама дома заперла, на оценки наплевать, а ты вот не идешь и не идешь и не звонишь и не звонишь!

А он-то и рад бы идти и звонить, — слышалось из следующей волнующей истории, — он вообще живет с ней в одном подъезде, но:

— Я тебе пишу, ты рвешь, я те позвоню — ты пошлешь, а каково мне жить с тобой в одном подъезде?

(Что ж так жалобно поют?!)

— Сделайте потише! — нежданно взорвался, проезжая Пушкино, голос приличного и довольного молодого со второго сиденья. Он не вынес первый. Мне оставалось лишь подквакнуть. Опыт говорил: не может он потише-то, пробовали, знаем... хорошо если кассету поставит другую, бывают же и шоферы со вкусом... а ну, как с той кассеты он со вкусом за рулем заснет?

Эх, ямщик... каюр... что вижу, то пою...

Эх, певцы наши эстрадные, где же вы теперь? В усталой душе вдруг аукнулся Муслим, умевший и в опере петь... А и над ним тогда эстеты глумились: «Карр-ра-лева! Кррасоты!»... — я гляжу ей вслед, ничего в ней нет...

(Не говори никогда: отчего это нынешние времена хуже предыдущих, ибо не от большого ума ты это говоришь),

...Да мне-то не до ума. Мне дорогу бы, дорогу... Чтобы берегла и спасала, чтобы мысли шли о нынешнем и вечном, хоть полтора часа одинокой дороги! Повязку на глаза и беруши в уши, теплый кокон, вокруг стук копыт... колес... жужжание винтов... ехать и петь свое, ехать и петь...

...На выходе удалось увидеть лицо водителя. Такое же средних лет лицо, ото дня и от всего слегка серое, как у всех почти с его автобуса, с того вечернего последнего рейса. Эх, девочка-тинейджер! Да позвони ему на пейджер! Ему персонально, только не нам, не нам...

(А цитаты из классики как раз через это все исказились.)